Но то война! А разве без войны
Не убивает зверь другого зверя,
Его лишая жизни без вины?
И что ему ничтожная потеря —
Кто может бить стекло и зеркала
И мазать лица кельнеров горчицей,
В том никогда ужиться не могла
Душа людская, с белой голубицей
Которую равняют. «Ты тростник,
Но мыслящий», — сказал про зверя Тютчев.
Я думаю, однако, что старик
Поэт названье мог бы выбрать лучше:
Ведь в тростнике нет зверского, меж тем
Как в людях — зверство сплошь. О, «царь природы»,
Подвластный недостаткам зверским всем!
Но, может быть, людей есть две породы?
Как знать! Возможно… Отчего б и нет?
За эту мысль цепляюсь. Грежу тщетно.
И лавой мысли весь мой кабинет
Клокочет, как дымящаяся Этна…
Любовь земная! Ты — любовь зверей!
Ты — зверская любовь, любовь земная!
Что розоватости твоей серей?
Ты — похотная, плотская, мясная!..
Ты зиждешься единственно на лжи.
Кому — хитон, с тебя довольно кофты…
Уродина! ты омрачаешь жизнь
И оттого-то вовсе не любовь ты!
Детеныши, законные плоды
Твои, любовь звериная, всосали
С твоим проклятым молоком беды
Всю низость чувств, зачатых в грязном сале…
Измена, и коварство, и обман,
Корысть, бездушье, бессердечье, похоть —
Весь облик твой, и кто тобою пьян,
Удел того — метаться, выть и охать…
Законодатели! Пасть, как дракон,
Раскрывшие в среде своей звериной!
О, если б учредили вы закон:
Рождаемость судима гильотиной!
О, смилуйтесь: зверь зверствовать устал…
Слетайтесь, стаи падальи вороньи!
Плод вытравить — закон, который стал
Необходим при общем беззаконьи!..
Не мне ль в моем лесном монастыре
Проклятья миру слать и осужденья?
Над озером прозрачным, на горе,
Мой братский дом, и в доме Вдохновенье.
Божественность свободного труда,
Дар творчества дарованы мне Небом.
Меня живит озерная вода,
Я сыт ржаным — художническим! — хлебом.
Благодаря Науке я гремлю
Среди людей, молящихся Искусству.
Благословенье каждому стеблю
И слава человеческому чувству!
Я образцовой женщиной любим,
В моей душе будящей вдохновенье,
Живущей мной и творчеством моим, —
Да будет с ней мое благословенье!
Благословенна грешная земля,
В своих мечтах живущая священно!
Благословенны хлебные поля,
И Человечество благословенно!
Искусства, и Наука, и Любовь —
Все, все, что я клеймил в своей поэме,
Благословенны на века веков, —
Да будет оправдание над всеми!
Раз могут драгоценный жемчуг слез
Выбрасывать взволнованные груди,
Раз облик человеческий Христос
Приял, спасая мир, — не звери люди.
Живи, обожествленный Человек,
К величественной участи готовься!
О, будет век — я знаю, будет век! —
Когда твоих грехов не будет вовсе…
Алмазно хохочи, жемчужно плачь, —
Ведь жемчуг слез ценней жемчужин Явы…
Весенний день и золот, и горяч, —
Виновных нет: все люди в мире правы!
Январь 1924
Не из задора, не для славы
Пишу онегинской строфой
Непритязательные главы,
Где дух поэзии живой.
Мне просто нравится рисунок
Скользящей пушкинской строфы.
Он близок для душевных струнок
Поэта с берегов Невы…
Ведь вкладывают же в октавы,
В рондо, газеллы и сонет
Поэты чувства? Что же нет
Средь них строфы певца Полтавы?
Благоговение к нему?…
Но создан и сонет Петраркой.
Тех доводов я не приму.
И вот — пишу строфою яркой!
Пусть «в пух» поэта разнесут
Иль пусть погладят по макушке —
Неважно: «Ты свой высший суд!» —
Художнику сказал сам Пушкин.