Для всех секрет полишинеля, Как мало школа нам дает… Напрасно, нос свой офланеля, Ходил в нее я пятый год: Не забеременела школа Моим талантом и умом, Но много боли и укола Принес мне этот «мертвый дом», Где умный выглядел ослом. Убого было в нем и голо, — Давно пора его на слом!
2
Я во втором учился классе. Когда однажды в тарантасе Приехавший в Череповец, В знак дружбы, разрешил отец Дать маме знать, что если хочет Со мною быть, ее мы ждем. От счастья я проплакал очи! Дней через десять под дождем Причалил к пристани «Владимир», И мамочка, окружена Людьми старинными своими, Рыдала, стоя у окна. Восторги встречи! Радость детья! Опять родимая со мной! Пора: ведь истекала третья Зима без мамочки родной. Отец обширную квартиру Нам нанял. Мамин же багаж Собой заполнил весь этаж. О, в эти дни впервые лиру Обрел поэт любимый ваш! Шкафы зеркальные, комоды, Диваны, кресла и столы — Возили с пристани подводы С утра и до вечерней мглы. Сбивались с ног, служа, девчонки, Зато и кушали за двух: Ах, две копейки фунт печенки И гривенник — большой петух!.. И та, чья рожица омарья Всегда растянута в ухмыл, Старушка, дочка пономарья, Почти классическая Марья, Заклятый враг мочал и мыл, Была довольна жизнью этой И объедалась за троих, «Пашкет» утрамбовав «коклетой» На вечном склоне дней своих… Она жила полвека в доме С аристократною резьбой. Ее мозги, в своем содоме, Считали барский дом избой… И ногу обтянув гамашей, Носила шляпу-рвань с эспри, Имела гномный рост. «Дур-Машей» Была, что там ни говори! Глупа, как пень, анекдотична, Смешила и «порола дичь», И что она была типична, Вам Федор подтвердит Кузьмич… …Ей дан билет второго класса На пароходе, но она, Вся возмущенье и гримаса, Кричала: «Я пугаюсь дна, — Оно проломится ведь, дно-то! Хочу на палубу, на свет…» — Но больше нет листков блокнота, И, значит, Марьи больше нет… Был сын у этой «дамы», Колька, Мой сверстник и большой мой друг. Проказ, проказ-то было сколько, И шалостей заклятый круг! Однажды из окна гостиной Мы с ним увидели конька, Купив его за три с полтиной У рыночного мужика. Стал ежедневно жеребенок Ходить к нам во второй этаж… Ах, избалованный ребенок Был этот самый автор ваш! С утра друзья мои по школе, Меняя на проказы класс, Сбегались к нам, и другу Коле Давался наскоро заказ: Купить бумагу, красок, ваты, Фонарики и кумача, И, под мотивы «Гайаватты», Вокруг Сашутки-лохмача, Кружились мы, загаром гнеды, Потом мы строили театр, Давая сцену из «Рогнеды», — Запомни пьесу, психиатр!.. Горя театром и стихами, И трехсполтинными конями, Я про училище забыл, Его не посещая днями; Но папа охладил мой пыл: Он неожиданно нагрянул И, несмотря на все мольбы, Меня увез. Так в Лету канул Счастливый час моей судьбы! А мать, в изнеможеньи горя, Взяв обстановку и людей, Уехала, уже не споря, К замужней дочери своей. О, кто на свете мягче мамы? Ее душа — прекрасный храм! Копала мама сыну ямы, Не видя вовсе этих ям…
3
Ту зиму прожил я в деревне, В негодовании зубря, По варварской системе древней, Все то, что все мы зубрим зря. Я алгебрил и геометрил. Ха! Это я-то, соловей! О счастье! Я давно разветрил «Науки» в памяти своей… Мой репетитор, Замараев, Милейший Николай Ильич, Все больше терся у сараев, Рабочему бросая клич Объединенного Протеста, За что лишился вскоре места: Хотя отец — и либерал, — Но бунт на собственном заводе Несносен в некотором роде: Бунт собственника разорял. «Бунтарь» уволен. Математик На смену вызван из Твери. Он больше был по части «Катек», Черт математика дери! Любила тетка преферансы, — Учитель был ее партнер. А я слагал в то время стансы, Швырнув учебник за забор. Так целодневно на свободе И предоставлен сам себе, Захлебывался я в природе, Сидел у сторожа в избе, Кормил коней, влюблялся в Саню, Читал, что только мог прочесть… Об этом всем теперь романю, А вас прошу воздать мне честь!
4
Учительского персонала Убожество не доканало Меня лишь оттого, что взят, — Пусть педагоги не грозят! — Я был отцом из заведенья, Когда за год перед войной Русско-японской, он со мной Уехал, потерпев крушенье В заводском деле, на Квантун, Где стал коммерческим агентом В одном из пароходств. Бастун Спасительным экспериментом Еще не всколыхнул страны: Ведь это было до войны.
5
Мы по дороге к дяде Мише (Он в Серпухове жил тогда) Весной, когда в Оке вода, Бесчинствуя, вздымалась выше Песчано-скатных берегов, Заехали на две недели, И там я позабыл о цели Пути, и даже был готов С собой покончить: угодили Мы, страшно молвить, к свадьбе Лили… На фабрике громадной ткацкой Директорский имея пост, Михал Петрович, добр и прост,